Рон сделал неожиданное движение. Гарри отреагировал мгновенно, но, прежде чем палочки вылетели из их карманов, Гермиона подняла свою.

— Протего! — крикнула она, и невидимый щит отделил её с Гарри от Рона — мощь заклинания заставила всех троих отпрянуть на несколько шагов. Разъярённые Гарри и Рон вглядывались друг в друга сквозь прозрачный барьер, и казалось, будто каждый впервые ясно увидел другого. Ненависть к Рону разъедала Гарри, как ржа: что-то, соединявшее их, было разрушено навсегда.

— Оставь крестраж, — сказал Гарри.

Рон через голову сорвал с шеи цепочку и швырнул медальон в ближайшее кресло. А потом взглянул на Гермиону:

— Что будешь делать?

— О чём ты?

— Ты остаёшься — или как?

— Я… — страдальчески произнесла Гермиона. — Да… да, остаюсь. Рон, мы обещали пойти с Гарри, обещали помочь…

— Я понял. Ты выбираешь его.

— Нет, Рон… прошу тебя… не уходи, не уходи!

Однако Гермионе помешали её же Щитовые чары, а когда она сняла их, Рон уже выскочил в темноту. Гарри стоял неподвижно, молча, слушая, как она рыдает, выкликая среди деревьев имя Рона.

Через несколько минут Гермиона вернулась с мокрыми, липнувшими к лицу волосами.

— Он у-у-ушёл! Трансгрессировал!

Она рухнула в кресло, сжалась в комок и заплакала. Гарри охватило странное оцепенение. Он наклонился, поднял крестраж, повесил его себе на шею. Стянул с койки Рона одеяла, накрыл ими Гермиону. А потом забрался на свою и, вслушиваясь в стук дождя, уставился в тёмную брезентовую крышу.

Глава 16

Годрикова Впадина

Проснувшись на следующее утро, Гарри не сразу вспомнил, что случилось вчера. Потом в нём шевельнулась детская надежда, что всё это ему приснилось, что Рон по-прежнему здесь и никуда не уходил. Но, повернув голову на подушке, он увидел пустую койку Рона. Она притягивала взгляд, словно мёртвое тело. Гарри соскочил со своей койки, стараясь не смотреть на Ронову постель.

Гермиона уже возилась на кухне. Когда Гарри вошёл, она не пожелала ему доброго утра и поскорее отвернулась.

«Ушёл, — повторял про себя Гарри. — Ушёл. — Умываясь и одеваясь, он думал об одном и том же, как будто можно было свыкнуться с этим. — Ушёл и не вернётся».

В этом заключалась простая, неприкрашенная правда, потому что, стоит им покинуть стоянку, и защитные заклинания не позволят Рону их найти.

Они позавтракали в молчании. У Гермионы глаза опухли и покраснели: похоже, она всю ночь не спала. Когда собирали вещи, Гермиона копалась дольше обычного. Гарри понимал, почему она тянет время; несколько раз Гермиона вскидывала голову и прислушивалась — наверное, за шумом дождя ей мерещились шаги, но между деревьями не мелькали рыжие лохмы. Гарри всякий раз оглядывался следом за ней, ведь он и сам невольно на что-то надеялся, но каждый раз ничего не видел, кроме поливаемого дождём леса, и внутри у него взрывался очередной заряд злости. В ушах звучали слова Рона: «Мы думали, ты знаешь, что делаешь!», и Гарри с тяжёлым сердцем продолжал упаковывать вещи.

Рядом с ними быстро прибывала мутная вода, и река грозила выйти из берегов. Они и так на целый час против обычного задержали своё отбытие. Наконец Гермиона, в третий раз уложив заново расшитую бисером сумочку, не смогла больше выдумать никакого предлога оставаться на месте. Они с Гарри взялись за руки и, переместившись, оказались на поросшем вереском склоне холма, где гулял на просторе ветер.

Гермиона сразу выпустила руку Гарри и пошла прочь. Отойдя на несколько шагов, она села на большой камень и уткнулась лицом в колени, вздрагивая всем телом, — Гарри знал, что она плачет. Надо бы, наверное, подойти к ней, утешить, но Гарри стоял как прикованный. Внутри у него словно всё смерзлось; он снова видел перед собой презрительное лицо Рона. Он большими шагами двинулся по кругу, в центре которого убивалась Гермиона, — Гарри наводил защитные заклинания, какие обычно устанавливала она.

Следующие несколько дней они вообще не говорили о Роне. Гарри твёрдо решил, что никогда в жизни не произнесёт больше его имени, а Гермиона как будто понимала, что заговаривать об этом бесполезно, хотя по ночам, когда она думала, что он уснул, Гарри слышал, как она всхлипывает. Сам он завёл привычку вытаскивать потихоньку Карту Мародёров и рассматривать её при свете волшебной палочки. Гарри ждал, когда в коридорах Хогвартса снова появится точка с именем Рона — это будет доказательством, что он благополучно вернулся в уютный замок под защитой своего чистокровного происхождения. Однако Рон не появлялся на Карте, и скоро уже Гарри доставал её только ради того, чтобы смотреть на имя Джинни в спальне для девочек. Вдруг она почувствует сквозь сон силу его взгляда, вдруг каким-то образом догадается, что он думает о ней и надеется, что у неё все хорошо.

Днём они усердно пытались определить, где сейчас находится меч Гриффиндора, однако чем больше обсуждали, куда Дамблдор мог его запрятать, тем безнадёжнее казались все эти разговоры. Гарри, сколько ни ломал голову, не мог вспомнить, чтобы Дамблдор хоть раз упоминал о возможном тайнике. Бывали минуты, когда Гарри и сам не знал, на кого злится больше — на Рона или на Дамблдора. «Мы думали, ты знаешь, что делаешь… Думали, Дамблдор тебе объяснил, что нужно делать… Мы думали, у тебя есть настоящий план!»

Невозможно скрывать от самого себя: Рон был прав — Дамблдор оставил его буквально с пустыми руками. Ну, отыскали они один крестраж, так и тот уничтожить не могут, а остальные крестражи по-прежнему совершенно недоступны. Отчаяние грозило захлестнуть его с головой. Гарри поражался, как у него хватило самонадеянности потащить с собой друзей в это бессмысленное путешествие неведомо куда. Он ничего не знал, ни о чём не имел ни малейшего представления и каждую минуту мучительно ждал, что Гермиона тоже скажет: с неё хватит, — и соберётся уходить.

По вечерам они почти не разговаривали. Гермиона вынимала из сумочки портрет Финеаса Найджелуса и устанавливала его на стуле, прислонив к спинке, как будто он мог заполнить пустоту, образовавшуюся после ухода Рона. Несмотря на свои прежние громогласные уверения, что он никогда больше к ним не явится, Финеас Найджелус удостаивал их посещением каждые несколько дней с завязанными глазами — должно быть, не мог удержаться, рассчитывая хоть что-нибудь выведать. Гарри был ему даже рад: всё-таки какое-никакое общество, даром что ехидное и зловредное. Они жадно ловили любые новости о том, что делается в Хогвартсе, хотя Финеас Найджелус был далеко не идеальным источником информации. Он искренне почитал Снегга — первого директора-слизеринца со времен самого Финеаса, поэтому Гарри с Гермионой приходилось следить за собой; при всяком критическом отзыве о Снегге или дерзком вопросе по его поводу Найджелус немедленно покидал картину.

Тем не менее кое-какие обрывки удавалось узнать. Снегг, как выяснилось, постоянно сталкивался с глухим сопротивлением части учеников. Джинни запретили прогулки в Хогсмид. Снегг возобновил старый указ Амбридж о запрете собираться вместе трём и более ученикам и об обязательной регистрации ученических организаций.

Из всего этого Гарри заключил, что Джинни, а с нею, возможно, и Полумна с Невиллом стараются возродить Отряд Дамблдора. Ему отчаянно, до ноющей боли в животе захотелось увидеть Джинни, но заодно с ней снова вспомнился Рон, потом Дамблдор и сам Хогвартс, по которому Гарри тосковал почти так же сильно, как по своей бывшей подружке. Пока Финеас рассказывал о выкрутасах Снегга, Гарри на секунду поддался безумию и подумал: не вернуться ли ему спокойно в школу, вместе со всеми сопротивляться Снеггову режиму, а тем временем у него будет еда, мягкая постель, и пускай другие всё решают за него — в ту минуту это казалось самым желанным на свете. Однако после он вспомнил, что объявлен Нежелательным лицом номер один, что за его голову назначена награда в десять тысяч галеонов и соваться сейчас в Хогвартс было бы так же неосторожно, как явиться прямиком в Министерство магии. Финеас Найджелус невольно подчеркивал опасность, то и дело ненавязчиво пытаясь выяснить, где сейчас находятся Гарри и Гермиона. Каждый раз, как он это делал, Гермиона бесцеремонно заталкивала его в расшитую бисером сумочку, после чего Финеас неизменно пропадал на несколько дней.